Джадидизм в Центральной Азии традиционно описывается через образовательные реформы, политическую мобилизацию и борьбу за национальное возрождение. Однако всё более заметным становится иной ракурс: то, как джадидская пресса переопределяла семью, гендерные роли и статус мусульманской женщины. В газетах и журналах начала ХХ века – от «Тараққий» и «Самарқанд» до «Садои Фарғона» и «Ойина» – обсуждались женское образование, отмена детских браков, критика многожёнства и необходимость «современной» семьи как основы нации.

Цель данной статьи – на основе новых исследований показать, каким образом джадидская пресса конструировала образ «новой женщины» и «современной семьи» в узбекском контексте, как эти дискурсы связывались с проектом модернизации и какие противоречия в них заложены. Особое внимание уделяется работам М. Камп, Д.В. Мелентьева, С.А. Курбановой, Ж.Х. Нуруллаева, а также недавним исследованиям узбекских авторов о гендерных представлениях джадидов и истории конкретных изданий.

Классические исследования джадидизма долгое время фокусировались на культурной и политической модернизации, лишь эпизодически затрагивая «женский вопрос». В книге М. Камп «The New Woman in Uzbekistan» показано, что уже до советской кампании хиджаба (хужум) реформаторская пресса активно обсуждала женское образование, брачные практики и роль женщины в общественной жизни; именно джадидские газеты и журналы подготовили почву для последующих радикальных шагов советской власти (Kamp, 2006).

Новые исследования, такие как статья Д.В. Мелентьева о просвещении женщин в колониальной и советской Средней Азии, помещают гендерную повестку джадидов в широкий контекст имперских и глобальных дебатов о правах женщин и модернизации мусульманских обществ (Melentev, 2025).

Работа С.А. Курбановой специально анализирует влияние джадидов на семейные отношения: автор показывает, что в их программных текстах последовательно формулировались требования гендерного равноправия, образования женщин, защиты прав детей и реформирования брачных практик (Kurbanova, 2023). Ж.Х. Нуруллаев в статье о джадидизме и правах женщин связывает эту повестку с «политикой модерности»: борьба за новую школу, новую прессу и новый гражданский статус мусульман сопровождалась переосмыслением статуса женщины как субъекта образования и социальной жизни, а не только как «хранительницы традиций» (Nurullayev, 2025).

Наконец, исследования узбекских авторов о «гендерной культуре» джадидов, а также работы о литературно-критических полемиках на страницах их прессы (например, З. Арапжоновой) показывают, что дискурс о женщине был составной частью более широкой культурной дискуссии о «новом человеке» и «новых нравах» (Arapjonova, 2025; Asrorovna, 2025).

Семья и женское образование как объект реформаторского дискурса

Согласно анализу С.А. Курбановой, в текстах джадидской прессы семья описывается как ключевой «узел» социальных реформ: без изменения семейных практик – от выбора брачного партнёра до воспитания детей – любая школьная или политическая модернизация представлялась неполной (Kurbanova, 2023).

В ряде статей подчёркивается необходимость равенства мужчин и женщин в доступе к образованию и труду и критикуется практика детских и принудительных браков, многожёнства, крайних форм женской изоляции. Эти требования сопоставляются автором с более общими тенденциями либеральной интеллигенции Российской империи, но при этом акцентируется попытка джадидов обосновать реформы из исламских источников и нравственной аргументации, а не только из «европейских примеров» (Kurbanova, 2023; Melentev, 2025).

Мелентьев показывает, что в последней трети XIX – начале ХХ вв. идея «просвещения женщин» стала частью реформаторской повестки в разных регионах империи; в Средней Азии она адаптировалась через джадидскую школьную сеть и прессу, где женское образование представлялось как религиозно и морально оправданное условие «подъёма уммы» (Melentev, 2025).

Джадидские газеты Туркестана – прежде всего «Тараққий», «Садои Туркистон», «Садои Фарғона» и «Самарқанд» – систематически публиковали статьи учителей и просветителей о необходимости открытия школ для девочек, о пользе совместного обучения, о том, что «неграмотная мать не может воспитать грамотное поколение» (Yusupov & Tolipov, 2022; Kamp, 2006).

Образ «новой женщины» в джадидской прессе

Работа М. Камп убеждительно показывает, что в джадидской и ранней советской прессе Центральной Азии постепенно формируется образ «новой женщины» – грамотной, активной в публичном пространстве, но при этом сохранённой в роли матери и воспитательницы будущего поколения (Kamp, 2006).

На страницах журнала «Ойина» обсуждаются вопросы женской добродетели, образования и работы, публикуются переводы османских и татарских текстов, в том числе эссе «Kadın nedir?» Кадрие Хюсеин, где ставится вопрос о сущности женщины и её социальном назначении; включение этого текста в туркестанский журнал свидетельствует о стремлении джадидов вписать местную дискуссию в транснациональную мусульманскую модерность.

В узбекоязычной литературе, анализируемой З. Арапжоновой и другими исследователями, заметен параллельный сдвиг: женские персонажи всё чаще становятся объектом критики как жертвы «невежественных обычаев», но одновременно и субъектами потенциальной модернизации – через освоение грамотности, участие в школьной жизни, поддержание реформ в семье (Arapjonova, 2025).

Исследование О.Г. Асроровой о гендерной культуре джадидских просветителей подчёркивает, что в их текстах сочетаются элементы патриархальной нормативности (сохранение иерархии в семье, апелляция к скромности и послушанию) с новыми ожиданиями активности и ответственности женщин за «будущее нации» (Asrorovna, 2025). Таким образом, «новая женщина» джадидской прессы – фигура глубоко амбивалентная: она одновременно символ модернизации и носительница «традиционной» моральной нагрузки, что создаёт внутренние напряжения в гендерном проекте джадидизма.

Ж.Х. Нуруллаев в статье о джадидизме и правах женщин показывает, что обсуждение гендерного равенства редко ограничивалось «частной жизнью»; напротив, семья рассматривалась как микромодель нации, а женское образование – как условие политического и экономического прогресса (Nurullayev, 2025).

Современные исследования узбекской прессы начала ХХ века подчёркивают, что газеты «Садои Туркистон» и «Садои Фарғона» выполняли роль площадок не только для национально-освободительных идей, но и для распространения новых представлений о свободе личности, в том числе женщин. Авторы статей, посвящённых истории этих изданий, отмечают, что публикации о школе, языке и правах народа почти всегда включали отсылки к положению матерей, жён и дочерей как к индикатору «уровня цивилизованности» общества (Namazova, 2024; Yusupov & Tolipov, 2022).

В этом смысле джадидские медиа формировали не только национальное, но и «гендерно-модерное» воображаемое сообщество. Историко-медийные исследования М. Уринбоевой и других авторов, анализирующих роль информационных средств в культурно-политических трансформациях Туркестана, показывают, что именно через печать в общественный дискурс входили понятия «гражданских прав», «свободы» и «образованной семьи» как базовой ячейки будущей нации (Urinboyeva, 2025).

При этом, как отмечает М. Камп, переход от джадидского дискурса «мягкой реформы» к радикальному советскому «хужуму» сопровождался конфликтом интерпретаций: часть прежних союзников по модернизации не приняла насильственные методы, а женская эмансипация в советской версии оказалась тесно связана с проектом социалистической мобилизации, что переопределило и джадидское наследие (Kamp, 2006).

Выводы

Анализ гендерных и семейных дискурсов джадидской прессы позволяет уточнить и усложнить привычный образ джадидизма как «движения школ и газет». Для самих джадидов вопрос о модернизации семьи и статусе женщины был не второстепенным, а структурным измерением их проекта: реформировать школу, язык и политику, не переосмыслив при этом положение женщин и детей, казалось им невозможным.

Современные исследования – от монографии М. Камп до работ С.А. Курбановой, Ж.Х. Нуруллаева, Д.В. Мелентьева, З. Арапжоновой, Ю.М. Юсупова и Р.М. Толипова – показывают, что джадидская пресса служила лабораторией новых гендерных норм, где сочетались исламская аргументация, европейские примеры и локальные представления о чести и достоинстве.

Вместе с тем этот проект был внутренне противоречив: идеал «новой женщины» оставался прочно связан с ролями жены и матери, а не с образами автономной профессионалки или политической актрисы. На этом фоне преемственность между джадидской пресой и раннесоветскими кампаниями выглядит не прямой линией, а сложным полем переговоров, конфликтов и переинтерпретаций.

Таким образом, обращение к «женской» и «семейной» стороне джадидских медиа позволяет увидеть в истории узбекской журналистики не только становление национальной публичной сферы, но и формирование долгосрочных гендерных режимов, влияющих на восприятие роли женщины, семьи и медиа в современном Узбекистане.